Повседневная жизнь японцев. Взгляд за ширму - Александр Евгеньевич Куланов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но если прозу писали женщины, и писали ее по-японски, то признаком хорошего тона было написание стихов — по-китайски, и такой способ являлся прерогативой мужчин. Их стихотворения, еще более далекие от натурализма, чем проза женщин, оформлялись в объемные поэтические антологии, отличительной чертой которых служила взаимосвязанность стихов, расположенных по соседству. В лирике о природе было принято любоваться красотами окружающего мира в строгом сезонном порядке, и в стихах о любви мы можем проследить несложную динамику романтических отношений. Вот как это выглядело в глазах высокообразованной аристократии (номера соответствуют расположению строф в антологии «Старых и новых песен Японии» — «Кокинвакасю»)[17]:
750
Мне бы сердце найти,
чтобы так же меня полюбило,
как могу я любить!
Вот тогда и проверим вместе,
впрямь ли мир исполнен страданий…
Осикоти-но Мицунэ
751
Ведь обитель моя
не в горных заоблачных высях —
отчего же тогда
в отдаленьи тоскует милый,
не решаясь в любви признаться?..
Аривара-но Мотоката
752
Первой встречей пленен,
я вновь о свиданьи мечтаю,
но напрасно, увы, —
слишком страшно, должно быть, милой,
что ко мне привяжется сердцем…
Неизвестный автор
753
Ах, едва ли себя
сравню я с безоблачным утром!
Верно, так суждено,
что уйду из бренного мира
лишь от мук любви безответной…
Ки-но Томонори
754
Скольких женщин ты знал!
Как щели в плетеной корзине,
их исчислить нельзя —
и меня, увы, среди прочих
позабудешь, знаю, так скоро…
Неизвестный автор
755
Ах, нечасто рыбак
приходит на берег залива
за травою морской!
Так ко мне, объятой тоскою,
в кои веки заглянет милый…
Неизвестный автор
756
Лик вечерней луны
трепещет на влажном атласе,
и лоснится рукав —
будто слезы вместе со мною
льет луна в томленьи любовном…
Исэ
Логика событий здесь очевидна: герой (или героиня — принципиальной разницы нет) живет в ожидании любви («Мне бы сердце найти…»), готов к ее восприятию и начинает томиться («…отчего же тогда в отдаленьи / тоскует милый…»). Наконец встреча происходит, и влюбленный ждет взаимности («Первой встречей пленен, / я вновь о свиданьи мечтаю…»), после чего начинаются муки от неразделенной любви — она во все времена и во всех странах считалась самой искренней, самой истинной, но в Японии эти представления достигли своего зенита («…уйду из бренного мира / лишь от мук любви безответной…»). Вроде бы все развивается хорошо, и мы более подробно узнаём этот классический сюжет в прозе, но герой, тем паче героиня обязаны терзаться сомнениями («…и меня, увы, среди прочих / позабудешь, знаю, так скоро…»). Худшие ожидания сбываются, любовный жар спадает («Ах, нечасто рыбак / приходит на берег залива…»), после чего наступает охлаждение, немедленно перерастающее в ожидание новой любви («…слезы вместе со мною / льет луна в томленьи любовном…»).
Такой бесконечный «сериал» был очень популярен в древней Японии и, как ни странно, служил довольно точным слепком с реальных любовных отношений, царивших среди аристократии: «высокий штиль», никакой пошлости и лишь вечное ожидание чуда с твердой уверенностью, что оно произойдет, но обязательно будет скоротечным. При этом сами сексуальные отношения между мужчиной и женщиной были довольно свободными: они «приходили» друг к другу, в основном по ночам, занимались любовью, после чего отправляли друг другу письма, примерное содержание и стиль которых вы себе уже представляете по приведенным выше поэтическим образцам.
Начинались отношения тоже со стихов: хорошим тоном у мужчин считалось прислать понравившейся девушке, которая непременно должна быть искусной поэтессой, свое стихотворение с выражением нетерпения и предвкушения предстоящего свидания. Дальше вы легко можете продолжить сами: девушка в ответ присылала свои стихи, в которых сообщала, что не верит в искренность ветреного поклонника. Если стихи нравились «собеседникам», отношения могли продолжаться довольно долго. Если нет, это становилось достаточной причиной для охлаждения чувств. При благоприятном развитии событий влюбленные встречались… с ширмой. На первом свидании они не могли видеть друг друга, так как оказывались разделены перегородкой, и самым эротическим переживанием такой встречи был голос. Если этот «установочный контакт» протекал удачно, мужчина приходил к женщине ночью. Мы можем предположить, что вряд ли он читал всю ночь стихи. По крайней мере, автор знаменитых «Записок у изголовья» придворная фрейлина Сэй Сёнагон сетует: «Но самое ужасное, когда мужчина обольстит какую-нибудь придворную даму, у которой нет в жизни опоры, и после бросит ее, беременную, на произвол судьбы. Знать, мол, ничего не знаю»[18]. Практическая сторона любви должна была оставаться как можно более скрытой, и та же Сэй Сёнагон, наверное, немало шокировала своих современников, откровенно описав столь интимный, по представлениям XI века, момент, как расставание любовников после бурной ночи: «Когда ранним утром наступает пора расставанья, мужчина должен вести себя красиво. Полный сожаленья, он медлит подняться с любовного ложа. Дама торопит его уйти: “Уже белый день. Ах, нас увидят!” Мужчина тяжело вздыхает. О, как бы он был счастлив, если б утро никогда не пришло! Сидя на постели, он не спешит натянуть на себя шаровары, но, склонившись к своей подруге, шепчет ей на ушко то, что не успел сказать ночью… “Как томительно будет тянуться день!” — говорит он даме и тихо выскальзывает из дома, а она провожает его долгим взглядом, но даже самый миг разлуки останется у нее в сердце как чудесное воспоминание».
А посмотрите, как романтична отсылка к уже знакомым нам эпизодам из «Кодзики»: «Сношение мужчины и женщины символизирует единение богов во время создания мира. На ваше занятие любовью боги взирают с улыбкой и довольны вашими наслаждениями. По той причине муж с женой должны ублажать и удовлетворять друг друга».
Рискну предположить, что именно такие образцы великолепной прозы и поэзии, напрямую трактующие занятия любовью как богоугодное дело, отчасти и создали в мире образ японцев как идеальных любовников, тем более что продолжение романа должно было быть не менее красивым. Мужчине непременно надлежало отправить возлюбленной восхищенные стихи — его чувства наконец-то нашли подтверждение,